Два года

     Я как раз приехала с дачи, раньше остальных, потому что на электричке. И потому что мне надо было заскочить на автовокзал, чтобы купить билет в Красноперекопк, а если ехать на машине, то через вокзал путь не лежит. Я вообще не собиралась ехать на дачу, потому что подгоревшие на выходных плечи и спина все еще отдаленно побаливали, и на солнце их никак нельзя было выставлять. Но мама сказала, что в этот день я должна быть рядом с бабушкой. Когда я пришла домой и приняла душ, принялась за уборку, пока никого нет. Бабушка, кажется, говорила, что пыли скопилось. Зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала дрожащий женский голос. Женщина спросила к телефону бабушку. Я знала, кто это звонит, бабушкина знакомая, подруга или уж не знаю в каком она статусе. Но она все же представилась. Я почему-то вспомнила ее год назад на поминальном обеде. Она, как и многие другие говорила слова сочувствия нашей семье и о горечи утраты. У нее все так же дрожал голос, разве что несколько сильнее. И вот сегодня тот самый день. И, наверное, целый день звонят люди. А нас и дома то нет.   

     Когда я узнала о том, что случилось, два года назад, я ехала в автобусе из Италии. Уже по территории России, так что настроение у всех было смешанное. Грустное оттого, что две недели спустя мы возвращались из такой прекрасной солнечной страны, радостное оттого, что мы все же возвращались домой и успели соскучиться по родным и даже по городу, усталое оттого, что в дороге мы провели много времени, и уже надоело, если честно. У меня зазвонил телефон, написано «Папа Укр тел», что означало, что это папина украинская сим-карта. Я решила, что они там что-то перепутали или забылись, и нажала «Ответить».

     - Эй, привет, вы чего мне с украинской симки то звоните?? – радостно начала я. Я не разговаривала с родителями очень долго и была рада их послушать.

     - Олечка, это мама. Мы в Крыму, - тихим голосом ответила мама. – Олечка, у нас дедушка умер.

     И все. Дальше мама что-то рассказывала, или я что-то спрашивала, хотя вряд ли. Не помню. Плакать я начала сразу. Рыдать. Помню, что похороны уже прошли, и я в разозленной истерике спрашивала, почему мне не позвонили и не рассказали раньше. На что мама отвечала, что не хотела испортить мне отдых, ведь от того, что я узнала бы раньше ничего, кроме настроения, не изменилось бы. Я не считала это удовлетворительным ответом. Мама сказала, что они позвонят вечером. А я все рыдала и рыдала. Наверное, часа два. Смотрела в окно, упиралась лбом в стекло и рыдала. Наташа сидела рядом со мной в автобусе, обнимала и просила успокоиться и не плакать. Я знала, что она очень хочет помочь, утешить. Но в такие моменты слова бесполезны. Я была благодарна ей, но легче все равно не становилось. Она сняла со своей руки браслет с деревянными бусинками и привязала его мне. Сказала, на удачу. Я понемногу успокаивалась, а потом снова начинала плакать. Я знала, что меня слышат, знала, что никто не знает о случившемся. Но я не понимала, как они могут там беспечно смеяться и болтать. Потом они узнают. Печально было еще и то, что дома меня никто не ждал. После приезда в город, когда начинается веселая церемония разгрузки багажа, и радостные встречи со встречающими, я быстро отыскала свою сумку, попрощалась со своими ребятами, которые смотрели на меня жалостливо и участливо, и тихо говорили, что все будет хорошо, и уехала.